Экономическое, социальное и политическое развитие России в начале XIX в

Гарлиб Меркель о положении латышских крестьян в конце XVIII - начале XIX в

(Сочинение Г. Меркеля «Латыши, особливо в Ливонии, в исходе философского столетия» впервые было издано в 1797г. на немецком языке, в 1870 г. - на русском, в 1969 г - на латышском)

...Крестьянские дворы в Ливонии считаются по гакам, т. е. по числу рабочих мужчин и пространству пахотной земли. Каждый гак разделяется на два, три, четыре и более крестьянских дворов с их угодьями. Четвертные гакнеры чаще всего: следовательно, их-то и буду разуметь, говоря о крестьянских дворах или избах, со всеми их угодьями.

Четверной гак должен быть занят, по крайней мере, тремя рабочими мужчинами и столькими же женщинами. На нем редко сеется больше шести мер...; соразмерно тому и количество луговой земли, выгонов и лесу. В урожайные годы жатва во многих местах дает 10, в других едва 6, зерно с посева. Полагая средним числом, четверной гакнер получает от 48 до 50 мер ржи посева. Но на шесть рабочих людей безошибочно надобно считать двоих стариков и четверых детей (не упоминая грудных младенцев), и на каждого из них по 5 лоофов [мер] ржи, так что для всей семьи 60 лоофов хлеба. Следовательно, в обыкновенные годы у каждого четверного недостает 14 мер; кроме того, ему должно отдать из своей жатвы оброк господскому двору, школьному учителю, проповеднику, надобно еще уплатить с лихвою прошлогодние долги (17-й процент в полгода). Когда не в самые урожайные годы общий голод рассвирепствует по стране, доходит до того, что латыш примешивает в муку ячмень, овес, а всего больше мякину; в апреле получает пособие с господского двора и достает кое-какую небольшую прибыль на стороне, что, однако ж, совсем не следует ставить в достоинство краю. После скудной жатвы люди часто умирают с голоду. В городах так и кишат нищие, у которых не достает не силы и охоты, а только случая к промыслу, и которые прибегают к самым неестественным питательным средствам. Обыкновенное следствие того повальные болезни.

...Четверной гакнер работает на барщине понедельно, с одним работником и лошадью, следовательно, от 24 до 25 недель в год. Летом этих работников употребляют для запашки, а во время посева их требуют втрое больше. Чтобы ленивый не работал слишком мало, отеческая попечительность дворян выдумала средство отмеривать каждому пахарю участок поля для данной работы. Очень хорошо! вскричат при первом взгляде. Но если вникнуть попристальнее, окажется, что здесь, как и везде, введено прекрасное распоряжение, чтобы употреблять его во зло. Каждый работник таким образом получает на свое попечение известный участок поля, но в случае дурной погоды отпускают его домой, а что он там станет делать теперь? Дождик льет и на крестьянском поле так же хорошо, как и на господском. Зато, когда настанет ведро, тогда уж двое, или трое, мужчин должны поспеть наверстать упущенное не по их вине, а крестьянское поле остается без всякого попечения. Понятно ли, отчего крестьянские посевы дают так мало прибыли?

Мало того! Господский двор распространяет свои поля по произволу, не подавая однако ж возмутительного вида, будто бы он увеличивает барщинную работу; потому, что не требует же двух пахарей в неделю. Он отмеривает только на каждого сотнею квадратных сажен больше: ему и можно делать это, потому что отношение господской земли к крестьянской не определено никаким законом. Если же работник не может обработать, сколько положено в неделю, тогда он заленился, и его хозяин-крестьянин должен обработывать остальное.

В некоторых поместьях пошли еще дальше, как бы ни казалось это невероятным. Отмеривают каждому домохозяину участок поля, который он должен вспахать, обсеять и сжать для господского двора. Кроме того, он же выставь еще работника, а этого употребляют для обработки полей новозаводимых усадеб, которые называют здесь мызами. По прошествии нескольких лет и они тоже отмериваются домохозяевами крестьянам и заводятся новые мызы. Так это и идет, насколько станет места, а в Ливонии недостаток в нем окажется не так-то скоро. В большей части уездов (округов) необработанных мест еще довольно. Господский двор умножает свое скотоводство, свой посев, свои доходы, а крестьяне?

Зимою понедельные работники должны каждый день нарубить и привезти дров, несмотря ни на какую погоду. Некоторые рассудительные господа завели такой порядок, чтобы во время осенних дождей дрова рубили в лесу, а возили бы их по хорошему санному пути, но, к сожалению, и то и другое делается посредством так называемой чрезвычайной артельной работы...

Кроме этих работников на лошадях четверной гакнер посылает через каждую неделю одного пешего; вся же вотчина ставит еженедельно от двух до четырех взрослых пастухов, а в воскресенье и праздничные дни множество сторожей.

Потом происходит удобрение и посев бесплатно с двумя или тремя лошадьми от каждой крестьянской семьи. Для сенокоса, жнитва и всякой большой работы, каждый крестьянский двор ставит троих, четверых, пятерых человек, или сколько угодно будет господскому двору, так что на барщину собираются все годные к работе. А собственное крестьянское хозяйство останавливается, поле стоит незасеянное, сено гниет, рожь осыпается. Да что за дело до того? Помещик воспользовался хорошей погодой и не боится уж никакого ущерба. За такую артельную работу... во все то время, пока она продолжается, в некоторых поместьях крестьяне получают пищу; в других всякому домохозяину ежегодно дается одна, или две, меры пшеницы, в большей части и совсем ничего не дается, и, однако ж, надобно проработать все лето за такие артельные угощения.

Для крестьянина ничего нет вреднее такой артельной работы, отнимающей у него, как нарочно, в самую важную пору года, работников, которых кормил он всю зиму. В не очень урожайных уездах уже одного этого распоряжения достаточно, чтобы пустить крестьянина по миру, и, однако ж, на нем еще больше повинностей. Если помещик хочет строиться, он без дальнего приказывает вотчине навозить лесу и поставить плотников. Если хочет ловить рыбу, пилить тес, мыть полы, или понадобится послать куда и т. п., он призывает к себе, кого ему угодно: когда же крестьянину обрабатывать свое поле? По воскресеньям и праздникам. Печальная картина, если посмотреть, как эти бедняки, сгорбившись над плугом, либо с серпом и косою в руках, в поте лица влачат свою бедную долю в такие дни, когда зажиточный добрый человек дает отдохнуть даже своему скоту. Сколько может быть вздохов! На проклятия у них не стает уже духа. Сколько слез отчаяния умоляют небо о справедливости! Все это пустяки! Слишком просвещены, чтоб обращать внимание на такие чувствительные вещи! Вместо того, нашли средство присвоить себе и часть воскресения. В этот день крестьянин работает же по доброй воле: пусть же он потрудится и для господ. С этой целью, если работники с своими лошадьми рано явятся в понедельник на барщину, то должны привезти воз тростниковой травы для подстилки, или березового хворосту для ночного корма овцам. Пешие же работники, все без исключения, смотря по времени года, должны поставлять грибы, ягоды, раки, орехи и прочее.

Этих последних оброков, вынуждающих крестьянина жертвовать жадности своих властей и воскресеньем, ни разрешает, ни приказывает ни один закон. Считают их пустяками и предоставляют всю сумму их госпоже дома (однако ж, на самом-то деле они не пустяки, потому что стоят времени и трудов и подают случай к новым мошенничествам и обидам): это ее департамент, в котором она играет роль власти и делает жестокости. На это, впрочем, у ней и без того есть случаи. Она также сгоняет к себе так часто и столько девушек, сколько ей угодно, для сажанья капусты, картофеля, для стирки, обработки льна, пеньки и шерсти. Кроме того, всякая семья должна напрясть на дому от 3 до 6 фунтов льна для господского двора. Если пряжа выйдет не довольно тонка, за лен надо заплатить и напрясть другую, а награждение розгами тоже не забывается. За то милостивой госпоже достанется удовольствие похвастать тонкостью своих полотен и набить ими сундук с приданым своих дочерей, на котором, к счастью, слезы высеченных не оставляют никакого пятна.

В тех местностях, где можно сплавлять лес зимою, кроме всяких других повинностей, крестьяне должны еще нарубить многие сотни бревен и столько же сажен дров и сплавить их на свой счет в город. В других местах, где все топливо уже сожжено, крестьяне должны ставить людей для разработки торфа. Короче сказать, всякой род прибыли, придуманный помещиком, всякая новая потребность, которую он почувствует - новая тягота для несчастного латыша.

...Другой род барщины - перевозка господских прибытков. Они состоят изо льна, пшеницы, водки, сена, птицы, откормленного скота, масла и тому подобного. Во многих местах крестьяне должны тащиться с ними в город от 30 до 40 немецких миль, а часто с таким же тяжелым грузом и назад оттуда...

Обыкновенное следствие чрезмерной возки то, что всякую теплую зиму много лошадей падает, а крестьянин, бывающий едва вполсыта с мякинного хлеба, должен входить в долги для покупки другой лошади. Деньги на это обыкновенно дают ему господа без процентов - что за великодушие! да иначе он и не мог бы обрабатывать их поля. Но только что кончится жнитво, как назначается срок уплаты, который крестьянин должен упомнить под страхом розог. Для этой цели он часто находит себя вынужденным продавать самые необходимые пожитки, да еще в такую пору года, когда они стоят дешево. Положенные оброки крестьян на господский двор состоят в деньгах, ржи, ячмене, овсе, льне, масле, овцах, сене, курицах и проч., и для четверного гака доходят от 9 до. 10 червонцев на деньги - количество огромное для людей, которые несут такую неслыханную барщину и так мало могут промыслить на себя!

...Крестьяне поотдаленнее от города не держат никакой птицы, кроме куриц, и поступают очень благоразумно. Хотя бы для них и была какая-нибудь возможность сбывать ее, но, по недостатку в хлебе, цена птицы не вознаграждала бы и половины издержек на ее выкормку; при том же нет у них и людей для ухода за ней. Сами они на перинах не спят, да и не дают забрести себе в голову и мысли о плате за такое дорогое и лакомое кушанье...

Очевидно, что крестьянские повинности - позорище самого необузданного себялюбивого произвола; но всего прискорбнее для латышей, что это подрывает в них всякую деятельность: и бедствие-то их не верно им! Только то и есть у них, чего по доброте не захочет отнять помещик: точно также и сами они не более того, что ему угодно. Только бы он захотел, а то может сделать больше любого государя в Европе: он обращает домохозяина в раба своего собственного дома, а раба в домохозяина. Пожелай он,- и целые семейства покинут свой.

Отеческий очаг, уступят построенный ими дом другим, увидят что возделанные ими поля увеличили господские пашни, и дадут поселить себя в какой-нибудь дикой пустыне, или совсем разогнать. Пожелай он, - и молодой крестьянин променяет свой зипун на мундир, навечно распростится с своими седыми родителями, да и пойдет на войну, потому что милостивый господин получил уже цену за кровь его...

Г. Меркель. Латыши, особливо в Ливонии, в исходе философского столетия. - «Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университету, кн. I, M., 1870. Отд. 4. Материалы иностранные, стр. 39-45, 47-50.