Отмена крепостного права

Чтение манифеста

Слухи об «освобождении» крестьян от крепостной зависимости усилились. Втайне от народа был подписан манифест 19 февраля 1861 года. Народ ждал объявления царской милости, рассчитывая на то, что царь и дворяне-помещики, безданно, беспошлинно наделив крестьянство землей, вместе с ней дадут и свободу. Но свобода, по выражению Герцена, оказалась «поддельной»: царь и его приспешники не спешили с обнародованием манифеста, боясь, как бы неудовлетворенный деревенский люд не взбунтовался против своих господ.

В начале Невского проспекта, около Дворцовой площади происходила какая-то непонятная сумятица: конная и пешая полиция и рота солдат-гвардейцев с помощью плотников-строителей сносили и передвигали балаганы дальше от Зимнего дворца.

- А для чего это площадь расчищаем, разве тесно от народа будет?

- Как знать, может, смута будет, может, смятение, так надобно место освободить, чтобы было где конно-артиллерийской бригаде развернуться...

- Что и за свобода будет, если на смотре появятся пушки?..

- Приказано с картечью, на всякий случай... А балаганы эти мешают...

Слушая бесхитростный солдатский разговор, Седлецкий взял за руку Верещагина:

- Слышь, братец, дела-то какие, площадь от балаганов освобождают. Пушки с картечью приказано... Ну и масленица ожидается! Заранее начальство понимает, что реформа не устроит крестьянина...

Однако обнародование царского манифеста обошлось без пушек и картечи. Пятого марта Верещагин, весьма неохочий до церковных молебствий, пошел в церковь послушать чтение манифеста

В торжественный час литургии священник протяжно, словно псалтырь, читал:

- Божиею милостью мы, Александр Второй, император и самодержавец всероссийский, царь польский, великий князь, финляндский, и прочая, и прочая. Объявляем всем нашим верно-поданным...

В церкви среди горожан было много деревенских «отходняков» - сезонных рабочих, в домотканых поддевках, в дубленых полушубках. Все стояли, затаив дыхание, будто окаменелые, и ждали простых слов о мужицкой свободе, о земле: «Паши, засевай, сколько душе желательно...» Но вместо этого слышались с амвона непонятные, не доходящие до сознания слова:

- ...но при уменьшении простоты нравов, при умножении разнообразия отношений, при уменьшении непосредственных отеческих отношений помещиков к крестьянам, при впадении иногда помещичьих прав в руки людей, ищущих только собственной выгоды, добрые отношения ослабевали, и открывался путь произволу, отяготительному для крестьян и неблагоприятному для их благосостояния, чему в крестьянах отвечала неподвижность к улучшениям в собственном быте...

Народ слушал, тяжко вздыхая, крестился и ничего не понимал из прочитанного. «Не те слова, запутанный смысл, - думал Верещагин.- Мужику надо сказать прямо и ясно...» Наконец, в отдельных возгласах священнослужителя послышались слова, вызвавшие тяжелый общий вздох, похожий на стон:

- Этого ли мы ждали?!

- Да это ж обманная грамота...

Так и подохнем, не увидя свободы...

У попа дрогнул голос. Он слышал эти реплики, как тихий вопль из наболевших душ, и потому, чтобы заглушить отдельные слабые, как бы нечаянно прорвавшиеся голоса, громко продолжал:

- Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за сие обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в положениях повинности...

Крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнять прежние их обязанности. Помещикам сохранить наблюдение за порядком в их имениях, с правом суда и расправы, впредь до образования волостей и открытия волостных судов...

«Так вот она какая, реформа! Где же тут освобождение? - мысленно спрашивал себя Верещагин. - Вместо барщины кабала податная - оброчная, и даже расправа сохраняется...»

К. Коничев. Повесть о Верещагине. Л., «Советский писатель», 1964, стр. 46-49.